если, конечно, эта дата его устраивает. Лишь в одном отношении я не последовал его совету – а именно, в выборе поезда. Честно говоря, мне не хотелось приезжать в эту мрачную местность Вермонта на ночь глядя; а потому я позвонил на станцию и выяснил другие возможности. Встав пораньше и отправившись на поезде 8:07 утра в Бостон, я мог успеть на утренний до Гринфилда в 9:25, который прибывал туда в 12:22. Это давало возможность прибыть в Бреттлборо в 1:08 пополудни, то есть время гораздо более подходящее, чем 10:01 вечера, чтобы встретиться с Эйкели и ехать вместе с ним в район заброшенных, таинственных холмов.

Я сообщил о своем маршруте в телеграмме и был рад получить ответ уже этим вечером, что мой вариант вполне устраивает корреспондента. Его телеграмма гласила:

«УСЛОВИЯ ВПОЛНЕ ПОДХОДЯЩИЕ ВСТРЕЧАЮ ПОЕЗДОМ ОДИН НОЛЬ ВОСЕМЬ СРЕДУ НЕ ЗАБУДЬ ЗАПИСЬ И ПИСЬМА И СНИМКИ СОХРАНИТЕ ЦЕЛЬ ПОЕЗДКИ ТАЙНЕ ОЖИДАЙТЕ ВАЖНЫХ ОТКРЫТИЙ ЭЙКЕЛИ»

Получение этой телеграммы в ответ на мою, посланную Эйкели, и, разумеется, доставленную к нему домой со станции Тауншенд либо официальным посыльным, либо сообщенную по телефону, избавило меня от всяких подсознательных сомнений относительно авторства ошеломляющего письма. Облегчение мое было очевидным, оно было даже сильнее, чем я мог ожидать, – видимо, все мои сомнения были запрятаны достаточно глубоко. Однако в эту ночь я спал крепким и спокойным сном, а последующие два дня был занят подготовкой к поездке.

Глава 6

В среду я выехал согласно намеченному графику, захватив с собой саквояж, заполненный всем необходимым в дорогу, научными материалами, включающими запись фонографа, фотоснимки и целую папку с письмами Эйкели. Как было условлено, я никому не сообщил о цели своей поездки, ибо понимал, что дело требует максимальной секретности, даже если все будет складываться для нас наилучшим образом. Мысль о предстоящем интеллектуальном и духовном контакте с чуждыми, потусторонними существами была ошеломительна даже для моего, подготовленного к этому разума; что же говорить о ее возможном влиянии на огромные массы несведущих дилетантов? Не знаю, что преобладало во мне – страх или ожидание захватывающего приключения, – когда я в Бостоне пересаживался на поезд, идущий на запад сначала через хорошо знакомые мне места, а затем через все менее и менее известные: Уолтхэм – Конкорд – Эйер – Фитчбург – Гарднер – Этхол…

Мой поезд прибыл в Гринфилд с семиминутным опозданием, однако местный в северном направлении еще не отошел. Поспешно пересев на него, я смотрел в окно вагона и с замиранием сердца наблюдал, как поезд проносится через залитые дневным солнцем местности, о которых я так много читал, но где никогда до сих пор не был. Я знал, что въезжаю на старую и сохранившую свой первозданный облик территорию Новой Англии, в отличие от механизированных и урбанизированных районов юга и побережья, где прошла вся моя жизнь; неиспорченная, древняя земля без иностранцев и фабричных дымов, рекламных щитов и бетонных покрытий, то есть без всех тех признаков современности, которые прижились в остальной части. Здесь ожидаешь увидеть сохранившиеся в неприкосновенности атрибуты местных традиций, жизни, глубокие корни которой полностью вросли в окружающий ландшафт – сохранившегося образа жизни, где еще остались странные древние воспоминания и где почва весьма благоприятна для загадочных, редко упоминаемых верований.

Время от времени я видел голубую реку Коннектикут, сверкающую на солнце, а после Нортфилда мы ее пересекли. Впереди неясно вырисовывались зеленые загадочные холмы, и когда подошел кондуктор, я узнал, что мы, наконец, въехали на территорию Вермонта. Он предложил мне перевести стрелки часов на час назад, поскольку эта область северных холмов не участвовала в использовании режимов летнего и зимнего времени. Выполняя его совет, я как будто почувствовал, что одновременно и календарь переворачиваю на целый век назад.

Поезд ехал совсем рядом с рекой, а на противоположном берегу в Нью-Хэмпшире можно было видеть приближающийся склон крутого Вэнтестикьюта, средоточия многих древних легенд. Слева от меня появились улицы, а справа, в потоке, показался зеленый остров. Люди встали с мест и направились к двери. Я последовал за ними. Вагон остановился, и я увидел внизу длинный перрон станции Бреттлборо.

Оглядев шеренгу ожидающих на стоянке машин, я мгновение размышлял, какая из них могла быть «Фордом» Эйкели, но мой выбор оказался затруднен одним обстоятельством. Похоже, что меня узнали раньше, чем я проявил инициативу. И в то же время человек, подходивший ко мне с протянутой для рукопожатия рукой, явно не был Эйкели, хотя он и спросил сочным приятным голосом, не я ли мистер Альберт Н. Уилмерт из Эркхема. Человек этот ничуть не походил на бородатого седого Эйкели, каким я видел того на фотоснимке; он был значительно моложе, явно городской житель, модно одетый, с маленькими черными усиками. Его хорошо поставленный голос был мне чем-то знаком, хотя с определенностью припомнить его я не мог.

Пока я его разглядывал, он сообщил, то прибыл сюда из Тауншенда вместо своего друга, мистера Эйкели. С последним, как он объяснил, случился приступ астмы, и он оказался не в состоянии совершить поездку по свежему воздуху. Ничего серьезного, заверил он меня, и это никак не помешает нашим планам. Я не мог сразу понять, насколько мистер Нойес, – так он себя назвал, – был в курсе исследований Эйкели и его открытий, хотя мне показалось, что его небрежная манера выдает человека совершенно постороннего. Припомнив, что Эйкели вел жизнь отшельника, я был несколько удивлен наличием у него такого друга, но мое удивление не помешало мне сесть в машину, на которую он показал. Это оказался вовсе не древний автомобиль, который я ожидал увидеть, вспомнив письма Эйкели, где он его упоминал, а большой и безукоризненно чистый представитель последнего поколения машин – явно собственность Нойеса, с массачусетским номером. Мой проводник, решил я, должно быть, просто на лето приехал в Тауншенд.

Нойес забрался в машину, и мы сразу же тронулись. Я порадовался тому, что мой попутчик не слишком разговорчив, так как необычная напряженность, висевшая в воздухе этим днем, не располагала к общению. В свете дневного солнца городок выглядел очень привлекательным; я успел заметить это, пока мы двигались вниз под уклон и поворачивали направо на главную улицу. Погруженный в полудрему, как все старинные города Новой Англии, которые помнишь с детства: к тому же что-то в расположении крыш и шпилей, дымовых труб и кирпичных стен трогало струны самых глубоких, связанных с далеким прошлым чувств. Я ощущал себя у порога местности, еще наполовину заколдованной нетронутыми наслоениями прошедших времен: местности, где еще могли случиться странные события из прошлого, которого до сих пор никто не будоражил.

Когда мы выехали из Бреттлборо, моя напряженность и предчувствие чего-то дурного усилились, чему способствовала окружающая нас холмистая местность, с ее громоздящимися, давящими, угрожающими зелеными и гранитными склонами, таящими страшные тайны и сохранившимися с незапамятных времен обитателями, которые могли быть, а могли и не быть угрозой для всего человечества. Некоторое время мы ехали вдоль широкой, но мелководной реки, текущей от неизвестных холмов на севере и носящей название Вест-Ривер. Услышав это название от своего попутчика, я передернулся от страха, потому что вспомнил, что именно в этом потоке, как сообщали газеты, было обнаружено одно из этих чудовищных крабовидных созданий во время злополучного наводнения.

Постепенно местность вокруг становилась все более дикой и пустынной. Старинного вида мосты выглядывали из складок холмов, как призраки прошлого, а заброшенная железнодорожная линия, бегущая параллельно реке, казалось, источала явственный аромат запустения. Перед нами возникали яркие картины живописных долин, ще возвышались огромные скалы; девственный гранит Новой Англии, серый и аскетичный, пробивался через зеленую листву, обрамлявшую вершины гор. В узких ущельях бежали ручьи, до которых не достигали лучи солнца и которые несли к реке бесчисленные тайны пиков, куда не ступала еще нога человека. От дороги ответвлялись в обе стороны узкие, едва различимые тропы, прокладывавшие свой путь сквозь густые, роскошные чаши лесов, среди первобытных деревьев